Нравственность языка: язык произведения и язык реальности

Классическое определение языка гласит, что это сложная знаковая система, естественно или искусственно созданная и соотносящая понятийное содержание и типовое звучание и написание знаков реальности. В процессе функционирования язык отбирает из множества возникающих в движении вариантов смысла и речевых конструкций наиболее точные и целесообразные.

Для нормального общения необходимо, чтобы представление, слово и предмет напрямую соответствовали друг другу, образуя вектор направления нашей воли. Поэтому точность языка, все его оперативные возможности – это наша реальная сила, духовная и материальная, а ложь, профанация и словесная спекуляция – способ расфокусирования, рассеивания воли, то есть прямое обессиливание.

Мы начинаем разговор о современном состоянии языка в кругу заинтересованных участников – писателей, библиотекарей, педагогов и читателей. Выделим два аспекта языковой динамики. С одной стороны, язык формирует и направляет наше сознание с момента освоения системы знаков и до последнего мгновения, с другой – каждый из нас принимает участие в трансформациях этой системы, вводя, подхватывая или, напротив, не поддерживаяопределённые языковые тенденции. То есть каждый из нас принимает участие в трансформациях знаковой системы.

Эта система имеет живую, подвижную структуру. Высшей ступенью или высшей формой является литературный язык. Ниже – разговорный, ещё на ступень ниже – сленг, диалектизмы и просторечия, и, наконец, в самом низу –обсценная лексика, несущая в себе не смысл, а яркую, зашкаливающую эмоцию.

Мы будем говорить о нравственности языка. Нравственность – это совокупность внутренних ценностейи принципов, которыми мы руководствуемся в осмыслении и именовании поступков и явлений. В отличие от морали – общественного знания, нравственность носит индивидуальный характер. В общем смысле нравственно то, что сохраняет и развивает нас как отдельных личностей и как целое – народ и человечество, безнравственно – то, что нас разрушает, в том числе и посредством языка. Ведь если язык – инструмент построения сознания, то разрушительные и созидательные тенденции в нём влияют на нас напрямую.

Итак, переходим к современной языковой картине. Первой, очевидной проблемой являются языковые заимствования. Вместе с новыми технологиями, в том числе и ментальными, в русский язык пришёл целый пласт английских слов и оборотов. С одной стороны, происходящее – процесс неизбежный и необходимый: раз появляются новые реалии, значит, для них нужны новые знаки. С другой стороны, происходит замена и даже активное вытеснение русских слов, порождается непонимание между поколениями, гуманитариями и «технарями», геймерами, лузерами и пр.

Вторая проблема касается литературного языка. Это высшая форма национального языка, наиболее точная, выразительная, благозвучная. Сегодня в литературном языке орудуют просторечия и слова-паразиты, в него вторгаются язык экстремальных молодёжных тусовок, язык рынка, тюрем, абракадабра пресловутых геймеров, сленг айтишников, и т.д. Должен ли писатель в точности воспроизводить языковую стихию жизни, или его задача состоит в окультуривании этой стихии, выборе лучшего?

Третья проблема – это сленг и жаргон,присущие определённым слоям общества. То есть общество расслаивается ещё и по языковому принципу, и осмысление общих целей и задач страны становится всё более и более проблемным. А ведь общественный диалог сегодня нам крайне необходим!

Нельзя не сказать и об обсценной лексике, которая проникла в 1990-е сначала в жизнь всего общества, а потом и в художественную литературу. Однако слова, несущие концентрированную эмоцию без концентрации смысла, разрушительны для сознания, и потому в здоровом обществе табуированы. Тем не менее уже больше двадцати лет практически на каждой писательской дискуссии из ниоткуда выныривает вопрос, достойный Гамлета: «Можно или нет материться в стихах? Нет? А в прозе?.. Но это же выхолащивание языка…»

Ещё один круг вопросов связан с языком детской литературы, который должен вводить ребёнка в мир красоты и культуры. Детская литература является строго адресной по возрасту, поскольку у маленьких читателей и словарный запас, и понимание синтаксиса развиваются постепенно. Сегодня здесь наблюдаются две крайности: для малышей слащавое сюсюканье, а станут они чуть постарше – и сразу всё «как в жизни»: сленг, жаргон, а для подростков уже и обсценная лексика. То есть сначала мы даём ребёнку мало, а затем – стихийную, бытовую, неокультуренную часть языка.

И, наконец, язык социальных сетей– та самая стихия, которая зачастую просто стирает культуру. Это довольно достоверная картина языковой реальности, и по ней можно сделать целый ряд неутешительных выводов.

Однако мы будем исходить из того, что проблемы – это одновременно и возможности, и только внимательно анализируя круг поднятых вопросов, можно найти не только решения, но и пути развития.

Принято выделять две группы заимствований по классификации Людмилы Михайловны Баш (1946–2014). Первая группа – собственно заимствования. К ним относятся варваризмы – иноязычные слова, которые употребляются, как правило, без перевода и часто даже не транслитерируются, то есть используют графику и орфографию языка источника (например, «commeilfaut»); транслитеры – заимствования, которые подразумевают перевод слова из одной графической системы в другую («регистр», «блогер»); интернационализмы – то есть слова, которые всем понятны («соната», «философия»). Вторую группу составляют квазизаимствования (слова-миксты и гибридные слова).

На процесс заимствования в высокой степени влияют экстралингвистические (неязыковые) факторы, как частные, таки общие. Это факторы социальные, поэтому, говоря о заимствованиях, нельзя не учитывать социальный контекст.

Полемика о языковых заимствованиях имеет давнюю историю. В начале XIX века велась «полемика о старом и новом слоге» между «шишковистами» и «карамзинистами». А. С. Шишков – министр народного просвещения, адмирал –выступал за максимальную чистоту русского языка. В своём «Рассуждении о старом и новом слове Российского языка» (1803) Шишков говорил, что «дети… нечувствительно получают весь образ мыслей их (французов — К. О.) и понятий». Даже после того, как бывший министр и государственный секретарь ушёл из политики, он продолжал заниматься политикой посредством языковых теорий (так называемая «националистическая публицистика»).

Таким образом, любая полемика по вопросу языковых заимствований носит не сугубо лингвистический характер. Это всегда и мировоззренческая дискуссия. Иной язык может стать источником иных ценностей, и это не только стиль жизни и достижения, но и более глубокие вещи.

В настоящее время в языке художественной литературы (в частности, поэтическом языке) существует несколько ключевых типов заимствований.

Точечные, локальные (очаговые) заимствования используются с целью игры, эпатажа, «élégance», частного эксперимента. Обычно такими заимствованиями решается какая-то задача: создание необычной рифменной пары, реализация ритмического рисунка и т. д.

Второй тип – это системные заимствования с целью соединения не просто нового и старого мира, а чужого и своего (чужой и своей реальности) и попытки осознать, осмыслить, переоценить своё посредством чужого. Это смена угла зрения, более комплексное осмысление.

Всеохватные заимствования есть попытка создания нового языковоголандшафта, поэтической вселенной.

Заимствования – неотъемлемая часть картины мира. В этом смысле точечные заимствования связаны с эмоциями (узнавание каких-то реалий, восторг от звука, даже физический), системные заимствования сопряжены со сферой разума и являются попыткой понять наши горизонтальные и вертикальные связи, а всеохватные заимствования обращаются к самому высокому уровню творческого состояния – идеям.

Мы можем выделить две основные языковые формы: монолог и диалог. Монолог – это литература в зачатке. Причём не только художественная, но и научная, учебная, публицистическая. Монологу противостоит диалог – неподготовленная речь, обмен репликами. Диалог существует, как правило, в устной форме. Монолог – в письменной. Первичной формой является диалог, так как он соответствует наиболее естественному употреблению языка. В нём и рождается разговорный язык со свойственной ему экспрессией и эмоциональностью.

Литературный же язык строится на монологе (главное его отличие от диалога – подготовленность). Литературный язык используется в официально-деловом, научном, публицистическом и художественном стилях. А стили ограничиваются определённой сферой и средой (управленческой – в официально-деловом стиле, повседневной – в разговорном и т.д.). Главное отличие языка художественной литературы в том, что он соотнесён с художественно-эстетической деятельностью и является образным. Получается, писатель стремится к созданию образа, а чиновник к созданию логических связей и смыслов.

Норма языка есть в каждой среде, в каждом стиле. Норма – это оправданность использования средств выражения. Несмотря на то, что язык художественной литературы отличается открытостью, то есть использует не свои словесные ряды, а ряды всех функциональных стилей, у него тоже есть своя норма. Только она направлена на саму себя, внутрь текста. И держится на законах, установленных автором для данного конкретного художественного произведения («им самим над собою признанным»). Этим объясняется использование в произведениях жаргонизмов, архаизмов, деловых оборотов.

Например, в сказе (вид художественного повествования) используются словесные ряды разговорного стиля. Автор делает установку на воспроизведение монолога героя-рассказчика, на имитацию «живого» разговора, рождающегося как бы здесь и сейчас. Пример из «Очарованного странника» Н.С. Лескова:

«Или ещё того хуже было на солончаках над самым над Каспием: солнце рдеет, печёт, и солончак блестит, и море блестит… Одурение от этого блеску даже хуже, чем от ковыля делается, и не знаешь тогда, где себя, в какой части света числить, то есть жив ты или умер и в безнадёжном аду за грехи мучишься. Там, где степь ковылистее, она всё-таки радостней; там хоть по увалам кое-где изредка шалфей сизеет или мелкий полынь и чабрец пестрит белизну, а тут всё одно блыщание…»

Даже в тех случаях, когда автор ставит себе задачу воссоздания характерной живой речи с её экспрессией и индивидуальностью, он всё равно не копирует речь, а художественно воссоздает её, придерживаясь принципов сообразности и соразмерности. У этих принципов есть свои инструменты. Например, в той же прозе сохраняется ритм, то есть строй, лад (в диалогах, косвенной речи героев) в отличие от повседневной разговорной речи. Внутри целостного художественного пространства мы можем выделять соответствие синтаксических форм, закономерность словесных ударений, параллелизмы и инверсии, служащие единой системе образов. Те самые инструменты, которые не меняют лексического и порой даже грамматического значения слов, но делают речь художественной, составной частью целого литературного произведения.

Начну с небольшой истории.

Когда я поступил на первый курс института, который находился далеко от моего родного города, я жил в общежитии. В комнате нас было четверо первокурсников, и я помню, что мы общались друг с другом исключительно на «вы», по имени-отчеству и… почти всегда – матом. Действительно, особенно в юности, обсценная лексика очень привлекательна. С одной стороны, она обладает яркостью, силой, особой даже красотой; с другой стороны – даёт свободу, которую так хочется обрести в это время жизни.

Но прошли годы, и, как видите, я не употребляю сейчас подобную лексику, по крайней мере, в условиях нашего с вами общения.

И ещё одну историю позволю себе в качестве иллюстрации. На старших курсах я стал подрабатывать. А где ещё может это делать студент – конечно же, на стройке. И хорошо помню, что там люди общались друг с другом по большей части тоже матом. И это было совершенно естественно и оправдано. Потому что если ты скажешь своему подчинённому на стройке: «Уважаемый Иван Иванович, не могли бы вы перенести плиту с этого места на другое», он тебя просто не поймёт. Вернее, поймёт, но делать ничего не будет, а если и будет, то – недостаточно усердно. Условия языкового общения диктуют в данном случае необходимость быстро и жёстко указать на необходимость определённого действия.

Итак, мы с вами понимаем, что обсценная лексика, во-первых, обладает яркой и порой привлекательной экспрессией, а во-вторых, может быть оправдана в определённых условиях языкового общения. Эти тезисы, думаю, ни у кого не вызывают сомнений.

Но предметом споров, особенно в последние тридцать лет, оказывается другой вопрос: оправдано ли и до какой степени оправдано использовать обсценную лексику в художественных произведениях. И здесь есть разные мнения. Особенно остро такая дискуссия велась в 90-е годы, но и сейчас иногда возникает. Последнее время государство регулирует этот вопрос введением специальных маркировок, например, «18+» и целлофановой упаковкой. На мой взгляд, с точки зрения юридической (в которой и может действовать государство) это вполне оправдано и, наверно, на данный момент является единственным механизмом регуляции. Но мы с вами, конечно, будем рассматривать эту проблему не с точки зрения юридической (это не совсем наше дело), а с точки зрения художественности.

Для того, чтобы разобраться в этом вопросе, рассмотрим два механизма действия обсценной лексики на читателя.

Наверно, вы слышали, что в 90-е годы в России самым распространенным литературным направлением считался постмодернизм. С некоторой долей условности можно утверждать, что так оно и было. Причём русский постмодернизм как явление сильно отличался от западного, он был более уродливым и гораздо менее художественным. Политически так сложилось, что с развалом Советского Союза рухнули и определённые ограничения, стало всё можно. Это определило русский постмодернизм: его главным творческим методом стало разрушение – систем, иерархий, общепринятых норм, в том числе и нравственных. Обсценная лексика –это как раз очень сильное средство разрушения, и именно в этом качестве оно часто использовалось в постмодернистских произведениях последнего десятилетия ХХ века. Соответственно если мы с вами не хотим в своём тексте разрушать, то в этом качестве обсценная лексика нам просто не нужна.

Другой механизм гораздо более интересен. Как я уже говорил (на примере истории о молодых людях в общежитии), мат обладает особой яркостью и экспрессией. И порой, действительно, описываемый в художественном произведении герой настолько дисгармоничен и страшен, что у автора просто не хватает художественных средств, чтобы показать это, не прибегая к мату. Но хороший писатель в любом случае найдёт средства, чтобы гармонизировать такого героя, поместить его в «ласковую оболочку» своего мира, принять даже самого корявого человека таким, какой он есть, не ввергая читателя в ужас. Потому что там, где автор поднялся над героем («преодолел материал», как ещё говорят профессионалы), уже не нужна чрезмерная экспрессия.

Однако бывает, что автор не смог «преодолеть», оказался «недостаточно прокаченным», пошёл на поводу у своего героя (или у мира, который описывает). Герой или описываемый мир как бы овладели в этом случае своим автором. Тогда происходит неизбежный уход от выражения конкретного героя и конкретной ясной правды о нём – в эпатирование читателя, в попытку произвести на него впечатление: напугать, разжалобить, ввести в сильное эмоциональное состояние (как это делал бы сам такой «корявый» герой по отношению к внешнему человеку). Это всегда – следствие авторского бессилия.

Подлинная высокая литература тоже может производить впечатление, но это впечатление связано в таком случае с вдруг открывающейся глубиной сказанного (например, всем известное пушкинское «Как дай вам Бог любимой быть другим» или есенинское «Если тронуть страсти в человеке, то, конечно, правды не найдёшь» и т.д.). И сама по себе эта фраза может быть сказана и совершенно тихим спокойным голосом, и быть совершенно проста с точки зрения внешней выразительности. Производит впечатление здесь открытие важного, ценного и неожиданного содержания. Попытка же эпатирования с помощью обсценной лексики всегда похожа на внезапный удар тяжёлым предметом по голове. Да, впечатление произвести можно и даже очень легко. Но драгоценного содержания никакого при этом не передаётся.

Резюмирую. Обсценная лексика может употребляться в особых случаях языкового общения. Но в художественной литературе является следствием сознательной установки на деструкцию или авторского бессилия.

Большое внимание языку и стилю детских книг уделял В.Г. Белинский, упрекая писателей за тяжеловесность слога, чрезвычайную «роскошь в причастиях», что убивает в детях «всякую возможность говорить и писать на своем родном языке».

Он считал, что язык детской книги должен быть «цветущим в самой своей простоте», ориентировал писателей на использование в книге для детей разговорной речи. В качестве образца называл язык народной сказки, подчёркивая, что язык должен быть грамматически правильным, литературным, без провинциализмов и архаизмов, точным, ясным, без усложнённых периодов, сентиментальных красивостей, приторного сюсюканья, подчёркивая, что «детские книги должны отличаться особенною лёгкостью, чистотою и правильностью языка» (из рецензии «Добрые девушки. Повести, сочинённые г-жеюАлидию де Савильяк», 1835 год).

К.Д. Ушинский отмечал, что через родное слово ребёнок входит в духовную жизнь старших поколений,овладевает знаниями и представлениями об окружающей действительности, познаёт мир и чувства, осваивает критерии нравственности, эстетически обогащается, учится адаптироваться к внешним ситуациям, овладевает навыками собственного поведения. Поэтому язык детской книги становится мощным инструментом воздействия на формирование личности детей.

Язык произведений для детей был предметом особого внимания со стороны Н.А. Некрасова, Л.Н. Толстого, Д.Н. Мамина-Сибиряка.«Работа над языком ужасная. Надо, чтобы всё было красиво, коротко, просто и главное — ясно», — писал Л.Н. Толстой в период работы над «Азбукой» в апреле 1872 года.

Л.Н. Толстой выступал против псевдодетского языка, подделки под него за счёт уменьшительных суффиксов и слов типа «зайчик», «травка», «жучок», «котик». Он утверждал, что именно язык может сделать содержание книги понятным и занимательным.

Приведённые цитаты, излагающие общие требования к языку книги для детей, не утратили своего значения, поскольку в них отмечаются важные качества изложения содержания произведения. Правда, совершенно очевидно, что пустое содержание книги скрыть за удачным набором слов невозможно.

Превосходные образцы языка и стиля детской книги имеет русская литература XIX века. Великолепные страницы сказок А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, П. П. Ершова, А. Погорельского, В. Ф. Одоевского прежде всего хороши именно со стороны умелого использования языковых средств. По этим произведениям учатся русскому языку дети. По ним же учатся писатели, создающие свои произведения. Особое место в ряду эталонных образцов произведений для детей занимают сказы П. П. Бажова с их подчас экстремальным для современного читателя автохтонным языком. Здесь сам язык является героем повествования, создавая особую вселенную бытования сюжета сказа, становясь одухотворённым воздухом сказочных героев, таинственной силой, собирающий цельный художественный мир.

Тем не менее, высокие образцы детских произведений XIX–XXвеков не помешали современной массовой детской литературе оказаться в плену конъюнктуры рынка и общей токсичной социокультурной повестки. К сожалению, книги для детей, которые предлагают торговые сети, зачастую можно маркировать как «продукт дизайнерский литературосодержащий». Книжный рынок изобилует не только слабыми в языковом плане образцами, но и откровенно нравственно деструктивными произведениями, вплоть до выпуска и громкого пиара циничных произведений-диверсий. Дабы избежать возможного контакта ребёнка с ментальными вирусами, современный родитель оказывается перед неутешительным выбором: предлагать детям только классическую детскую литературу, к счастью доступно и качественно переиздаваемую, но созданную 50–200 лет назад, либо довольствоваться редкими экземплярами малотиражных изданий современных авторов, случайно приобретённых на книжных выставках, личных творческих встречах с писателями и презентациях в библиотеках.

Таким образом, качество детской литературы в целом и её языка в частности – одна из острых и дискуссионных тем в современном литературном процессе. Учитывая заложенную в языке художественного произведения функцию трансляции опыта поколений, передачи не просто сведений о событиях и процессах, но наследование картины мира, цельного и жизнеутверждающего образа мироздания, а также учитывая психофизические особенности формирования детских представлений как фундамента будущей личности, проблема создания корпуса качественных современных произведений для детей требует пристального внимания творческих, педагогических и общественных кругов.

Соцсети предполагают самопубликацию, то есть активное представление себя другим. Каждый, оставляющий пост или комментарий, занимается этим, – в сетях обитает больше авторская аудитория, чем читательская.

При быстром письменном общении в реальном времени человек стремится выказать эмоции, не имея для этого интонации, мимики и всего того, что обеспечивает психологический контакт при обычном разговоре. Компенсируя нехватку этих средств, пользователи выражают эмоции утрировано – при помощи имитирующего разговорную речь синтаксиса, эмодзи, смайликов, крупного шрифта, а также неологизмов, англицизмов и аббревиатур, коверкающих язык («ржунимагу», «ничоси», «спс», «лол», «кек» и прочий «кринж»). Кроме того, быстрая переписка предполагает снижение ответственности за грамотность письма (спешка оправдывает). Разумеется, распространение языка соцсетей и его влияние на другие ситуации общения давно беспокоит лингвистов. Более 60 процентов населения России пользуются соцсетями; конечно, наиболее подвержен воздействию соцсетей язык детей и подростков.

Зачастую язык соцсетей воспринимается современным молодым человеком как особый стиль речи вроде канцелярита– сознательное обращение к сетевому языку предполагает иронию над ним. Обратимся к примеру из речевого поведения студентов. На практическом занятии по истории литературы, когда обсуждение подошло к концу, слушатель спрашивает докладчика: «А кто ты из этой книги? Главный герой –краш?» Формулировка вопросов, напоминающая общение подростков в сети, снижает пафос обсуждения и создаёт доверительную обстановку, в которой есть место шутке и самоиронии, при этом обозначен переход от проверенной информации к личной читательской оценке. Способность иронически использовать язык соцсетей характерна для большей части молодёжной аудитории, читающей художественную литературу.

Специалисты выделяют принципы того, каким должен быть текст, чтобы его читали в соцсетях; половина этих принципов почти не применима к художественному слову, но другая – полностью соответствуют его задачам.

1. Краткость. Пользователь соцсети в среднем готов потратить на прочтение одного поста не более пяти минут.

2. Простота. Один текст – одна мысль.

3. Ясность. Витиеватость изложения вызывает ощущение пустой траты времени.

4. Концентрированность. Долгое вступление, разжевывание и разбавление мысли вызывают желание перейти к следующему тексту.

Если первые два требования соцсетей не предполагают многомерности смысла и вдумчивого чтения, а потому противопоказаны литературе, то вторые два совершенно органичны для литературы как современной, так и классической, они проистекают из логики языка, а не сетевого общения.

В литературной практике обращение к языку соцсетей может быть уместно для специфических задач, таких как создание речевого портрета соответствующего героя. Однако чаще сетевой стиль встречается в поп-культурных текстах, ориентированных на молодёжную аудиторию, к примеру, в творчестве сетевых авторов (современный аналог площадных поэтов ХХ века). Типичный пример этого – цитирование мемов, например, рефлексия о прошлом и настоящем через обращение к Гагарину по имени (цитата из мема «Юра, мы всё потеряли»). Подобные приёмы сужают читательскую аудиторию до целевой, а также обрекают произведение на сиюминутность. Мемы устаревают так же быстро, как рекламные ролики; свойство массовой культуры – жить в пространстве, но не во времени.

Соцсети– конкурентная среда, в которой многочисленные тексты борются за читательское внимание. Разумеется, художественная литература в этой ситуации чаще всего проигрывает (точно так же она не превалирует, к примеру, в СМИ). Соцсети для литературы – только инструмент распространения и внешний контекст. Писателям и читателям полезно иметь понятие о языке соцсетей как о характерном явлении наших дней, однако нет смысла на этот язык ориентироваться.

Участникамкруглого стола, дополнительно к возможности выступления во второй части беседы, было предложено ответить на вопросы небольшой анкеты. Получилась очень интересная картина читательских мнений. Первоначально аудитория анкетирования была разделена на три возрастные категории. Участников беседы до 25 лет оказалось 45%, от 25 до 40 лет – 18%, старше 40 лет – 37%. Большинство ответов в каждой из этих групп вполне соотносятся между собой, поэтому мы их объединили, позволив себе выделить некоторые примечательные моменты.

На вопрос «Что прежде всего привлекает вас в литературном произведении – язык, сюжет или их взаимное соответствие?» мы получили следующие ответы: язык – 13%, сюжет – 18%, их соответствие – 86%. Общая сумма ответов больше 100%, поскольку некоторые отвечающие выделили две категории.

Ответы на вопрос «Считаете ли вы важной обсуждаемую проблему?» распределились так: да — 91%, нет — 9%, причём отрицательный ответ дали только представители двух старших возрастных категорий.

А вот ответы на вопросы«Какая мысль круглого стола представляется Вам наиболее интересной и важной?» мы решили представить по возрастным категориям и оформили их в определённой последовательности, как эссе, не меняя формулировки ответов. И это самая любопытная, пожалуй, часть анкеты.

Итак, участники круглого стола до 25 лет:

Язык знает больше нас. Язык создаёт людей. Язык меняется, и это нормально. Заимствование может возникать, когда другой язык становится источником ценностей. Сленг отсеивается временем. Языковая среда соцсети – это зеркало читательской аудитории. Обсценная лексика вредоносна и разрушительна. Нельзя использовать ненормативную лексику в литературных произведениях.

Участники круглого стола от 25 до 40 лет:

Наши дети лучше, чем мы привыкли о них думать. Через родное слово ребёнок усваивает язык нравственности. Заимствования могут быть лингвистическими и ментальными. Художественное высказывание должно быть востребовано, иначе в нём нет смысла. Современную литературу убивает переход в микроформы из-за соцсетей. Литература, использующая сленг, рискует утратить актуальность.

Участники круглого стола старше 40 лет:

Сбережение культуры русского языка в его движении и развитии. Очень важна тема языка детской литературы. Волнует вопрос об отношении издателей к литературе детской, язык которой у современного детского писателя зачастую легковесен и беден содержательно. Дети умнее, чем мы о них думаем, и способны оценить и понять сложные произведения. В литературных произведениях важны чувство меры, отсутствие самолюбования и саморекламы. Взаимообогащение литературного и бытового языка – путь развития современного языка. Если писатель хочет остаться в истории, он должен соответствовать высшим классическим критериям.

Резюмируя состоявшийся диалог, важно выделить несколько ключевых моментов в выступлениях писателей. Остро прозвучавший вопрос заимствований – это в первую очередь вопрос мировоззренческий. А задача литературы – выбирать, осваивать и окультуривать необходимые, соответствующие времени новые слова. При вхождении в контекст литературного произведения разговорные слова и выражения меняются, обогащают свой смысл, выстраиваются смысловые связи между заимствованиями и корневыми словами языка. Сленг и жаргон, как короткоживущие единицы языка, могут существенно снизить актуальность произведения, как только «модные» словечки уйдут из обихода. Даже в свободном общении в соцсетях сами по себе, в силу потребности собеседников, возникают спонтанные регуляторы, и это подтверждает мысль о том, чтоязык – отчасти саморегулирующаяся система, и не случайно обсценная лексика в нём из-за примитивного, но очень сильного эмоционального воздействия табуируется как разрушительная. Через литературу в общество входятдети: то, что они читают, формирует их как граждан, поэтому ответственность у детской литературы за будущего человека и будущее общество особенно велика.

Обсуждаемая проблематика не может быть решена разграничительными или запретительными мерами – все они легко переступаются, нарушаются, и чем жёстче становятся регуляторы, чем суровее запретительные меры, тем решительнее они преодолеваются: запретный плод становится слаще и слаще.

Универсальным, ненасильственным, регулятором долгосрочного действия была и остаётся культура. Её основной принцип – мера. И мы как носители культуры, постоянные творцы живого литературного языка, должны создавать, выбирать, изучать, пропагандировать лучшее, помня, что литературные произведения – это смысловые маяки, освещающие пространство жизни. Свет этих маяков – смысл, носитель смысла – слово. И если современная художественная литература будет возвращена в фокус общественного внимания, в центр национальной культуры – она уверенно решит проблемы языка во всех перечисленных аспектах, потому что именно литература объединяет нас всех – писателей, библиотекарей, критиков, педагогов и читателей — всё общество, — в осмыслении реальности и созидании такого будущего, в котором мы хотим быть.